Нравственность - это умение не мешать жить другим
(Елена МЕДВЕДЕВА "Новые рубежи" 20 ноября 2000)

В ноябрьском графике концертной жизни в Финляндии и Швеции, помимо всего прочего, стояли выступления известного российского певца и музыканта Александра Розенбаума. Несколько штрихов к его портрету в нашем интервью…

Александр Розенбаум начал свою сольную карьеру в далекие восьмидесятые. Практически сразу он занял особое место среди представителей песенного жанра. Его музыка и стихи органично сочетают в себе элементы различных национальных культур: еврейской, русской, малоросской. За более чем пятнадцать лет Розенбаумом написано немалое количество произведений, среди которых есть песни, ставшие классикой жанра. Все они совершенно разные по настроению, по ощущению, по форме подачи, однако есть нечто общее, что их объединяет. В них нет фальши, они искренни, этого нельзя объяснить словами, можно только почувствовать. Автор словно проживает жизнь каждого из своих персонажей, будь то легендарный одесский налетчик Беня Крик, бравый казацкий атаман, врач или российский офицер, прошедший Афган. Его песни о Ленинграде суть маленькие гимны родному городу. Также искренен Розенбаум и в общении с публикой: он никогда не заигрывает с ней, пишет только о том, что сильно волнует, не пытаясь понравиться всем. В творчестве, истоки которого Розенбаум черпает в окружающей нас жизни, он, безусловно, реалист. В последние годы в его песнях действительность все чаще предстает в ее наиболее драматических проявлениях. Это отклик художника на реалии сегодняшнего времени, художника, для которого слова честь, совесть и благородство - не просто отвлеченные понятия.

HP: Александр Яковлевич, чем, по Вашему мнению, опасен для человека отрыв от своих корней?

А.Р.: Прежде всего, невостребованностью. Ведь не секрет, что огромное количество людей поехали в эмиграцию из-за детей. Крупные ученые, выдающиеся музыканты, представители других нужных там профессий уехали тоже по понятным причинам, но это весьма небольшой процент. Многие поехали, потому что просто надо ехать. В последние годы появилась так называемая "колбасная" эмиграция. Звучит обидно, но тем не менее это правда. Евреи относятся к этой категории в меньшей степени. Во всех перечисленных случаях, в подавляющем большинстве, люди среднего и старшего возраста оказались не у дел или же были востребованы не в той степени, в какой хотелось бы. Это большое горе, особенно для мужиков. Вот первая и основная, как мне кажется, опасность. Вторая, не менее важная, опасность - это отрыв от земли, от языка, от культуры. Далеко не все люди моего возраста, уехавшие в разные моменты жизни, знают и могут учить язык, все-таки тяжеловато. Хорошо если они оказались в районе гетто где-нибудь на Брайтон Бич в Нью-Йорке, а если они попали в страну, где нет ярко выраженного гетто, в данном случае я употребляю это слово без какой-либо негативной окраски, то им приходится очень нелегко. Есть люди, которые никогда не смогут привыкнуть к жизни вне гетто. Нужно иметь очень лабильную, как говорят доктора, то есть подвижную душу для того, чтобы безболезненно вписаться в этот поворот. Эмигранты-евреи в Израиле - это одно, они все разные, но они все похожи. Или взять хотя бы Америку, страну достаточно эмигрантскую. Другое дело Европа, там нашему брату неизмеримо сложнее. Не подумайте, я не хочу ни в коей мере обидеть тех, кто уехал. Каждый человек имеет право творить свою судьбу сам, и в этом большое завоевание сегодняшнего времени.

HP: He считаете ли Вы, что молодое поколение русскоязычных эмигрантов уже оторвалось от корней, ведь не секрет, что нормальным русским литературным языком многие из них больше не владеют?

А.Р.: Так откуда же они будут его знать. У нас-то, честно говоря, не многие сегодня владеют литературным языком, а там тем более. Если вы привезли своих детей в другую страну, то они обязаны знать язык. Хорошо если они при этом не забудут и свой родной, однако второй, третий, четвертый язык еще никому не мешал. Я очень не люблю, когда эмигранты, переехав на "постоянку", замыкаются в гетто. Я считаю, что это неправильно. Пусть там сидят бабушки и дедушки, которые в силу возраста и других причин уже не могут вписаться в новую обстановку. Вы должны понимать, что дети, которых вы там родили, уже шведы, англичане, французы. Так и должно быть, иначе вы обречете их на очень неполноценное существование. Они должны быть гражданами той страны, в которой живут. Если вы привезли их за колбасой, то это неприлично и несерьезно. Если вы привезли детей в Швецию и они собираются там жить до конца дней, значит, пусть они будут шведами еврейской, русской или любой другой национальности, полноценными гражданами, и вы должны все для этого сделать. А то, что они не будут знать русского литературного языка, это небольшая беда, если, конечно, они не станут русскими филологами. Если они будут, скажем, инженерами - гражданами Швеции, то им правильный русский язык и не нужен. Пусть они знают его в пределах, необходимых для общения со своими соотечественниками.

HP: Сегодня некоторые связывают надежды на возрождение культуры в России с детьми богатых людей, которые, дескать, получив хорошее образование за границей, вернутся сюда и будут трудиться на благо отечества. Что вы думаете по этому поводу?
А.Р.: Должен вам сказать, что если они по генам Аль Капоне, то, даже получив гарвардское образование, все равно останутся детьми бандитов. Никогда не поверю в то, что дети воров и бандитов, получившие сорбонское образование, станут интеллигентнейшими людьми эпохи. Я поклонник Менделя, Моргана и Вейцмана, я не поклонник Чарльза Дарвина. Культура, интеллигентность, прежде всего, должна быть в крови, в генах.

HP: Александр Яковлевич, скоро в Хельсинки пройдут Ваши концерты. Доводилось ли Вам раньше выступать в Финляндии?
А.Р.: В Хельсинки впервые я был лет пятнадцать тому назад. Я принимал участие в большой фестивальной программе, причем рассчитанной только на финнов. Хочу отметить, что с той поры в Финляндии меня помнят. Это единственная страна, где меня знает и любит не русскоязычная публика, ну, естественно, из интересующихся.

HP: Я слышала, что Вы были с гастролями даже в Чили и в Португалии. Есть ли у Вас любимые страны, города, где выступать особенно приятно?
А.Р.: Мне нравится выступать там, где меня хорошо принимают. Пока что слушают везде неплохо. У каждого артиста есть свои города, где в силу каких-то необъяснимых причин встречают лучше. В пределах бывшего Союза мой город Киев и вообще Украина. В Америке, к примеру, мой город Чикаго. Через год, на свое пятидесятилетие, я планирую большой тур по Европе. Надеюсь, мне удастся собрать тысячные залы практически во всех крупных европейских городах, за исключением Осло и Копенгагена, где живет меньше всего наших эмигрантов.

HP: Где Вы чувствуете себя так же уютно, как в родном Ленинграде?
А.Р.: Нью-Йорк и Лондон, если говорить о дальнем зарубежье. Оба они очень разные. Лондон близок мне по духу, я такой же консервативный. Нью-Йорк - это такой Вавилон, в особенности Манхэттен. Здесь любой человек чувствует себя, как дома, будь то китаец, араб или русский. Именно там я чувствую себя настолько уютно, насколько это вообще возможно в Манхэттене.

HP: Александр Яковлевич, могли ли Вы отнести к себе фразу: "Я более умею работать, нежели отдыхать"?
А.Р.: На триста процентов. Я люблю отдыхать, но не могу отдыхать без дела. Выдерживаю максимум двое суток.

HP: На Ваш взгляд, всегда ли таланту должен сопутствовать профессионализм?
А.Р.: В обязательном порядке! Конечно, при условии, что этот талант хочет чего-то добиться. Вот сижу я, плюю в потолок и говорю сам себе: "Я - талантлив!", так никаких высот не достигнуть. Так же как высот не будет и у ремесленника. Вот ситуация: возьмем талантливого человека и бесталанного, но хорошего ремесленника. На первых порах талант будет продвигаться медленно, а ремесленник настругает рифмочек - и вроде уже на вершине. Потом народ разберется, что к чему, и этот ремесленник быстренько скатится вниз до своего реального уровня, сразу станет понятно, что у него не талант, а просто профессия хорошая. А талант, если будет постоянно трудиться, далеко уйдет.

HP: Белла Ахмадулина в одном из своих интервью высказала мысль о том, что корысть пагубна и если этому чувству предается человек с художественным дарованием, то он теряет свои способности. Как Вы считаете, что нужно, чтобы не переступить эту грань?
А.Р.: Совесть. Я ненавижу совковую систему духовных ценностей, знаете, когда говорят, что поэт должен ходить за песней. Чушь собачья! Поэт может ездить в шикарном автомобиле. Почему нет.

HP: Ну да, или еще как Вам фраза - талант должен быть голодным.
А.Р.: Не терплю эту ерунду про голод. Ведь из чего все это проистекает. На нашего российского или, вернее, советского человека слишком тяжелым грузом ложится благополучие. Наших людей это очень быстро ломает. Я знаю единицы тех, кто выдержал деньги. Просто должна быть совесть. Человек может ехать в шикарном автомобиле и видеть то, что происходит за окнами, если он этого не видит, он погиб.

HP: Тематика и проблематика Ваших песен так же всестороння, как и сама жизнь. Но, быть может, осталось еще нечто, что ускользнуло от Вас и о чем непременно хотелось бы написать?
А.Р.: Хотелось бы написать хорошую песню о врачах.

HP: Но ведь в Вашем репертуаре есть песни, посвященные людям этой профессии.
А.Р.: То были скорее шуточные песни, а хочется написать хорошую, серьезную, без штампов о "серых глазах над маской" и о "чутких пальцах хирурга". Особенно хочется написать о военных врачах. О женах офицеров, у нас полстраны - офицерские жены.

HP: Как Вы думаете, может ли наступить момент, когда Вам станет тесно в жанровых рамках поэзии?
А.Р.: Вы знаете, я пробовал писать прозу, но пока что-то не получается. Для этого нужно время, немножко другой ритм жизни, другое ощущение жизни. В будущем возможно. Единственное, не хотелось, чтобы это были биографические заметки типа "Мои встречи с великими".

HP: Александр Яковлевич, Вы получили классическое музыкальное образование. Среди Ваших знакомых и друзей есть классические музыканты. У Вас никогда не возникало желания попробовать себя в области, скажем, симфонической музыки? Или же Вы считаете, что каждому свое?
А.Р.: Каждому свое? Может быть. Я всегда привожу в пример Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, который сочинял и песни, и легкую эстрадную музыку. (Хотя мне не нравится это нелепое разделение на легкую и тяжелую музыку. Легкая не значит плохая.) В то же время, Шостакович сочинял и симфоническую музыку. Я музыкально многосложный человек. В моих концертных фортепианных произведениях присутствует, на мой взгляд, достаточно симфонизма. Не могу загадывать, но скажу сразу: симфонию писать не буду, а что-нибудь вроде сонаты, может быть, и получится.

HP: Александр Яковлевич, признайтесь, давно садились за инструмент?
А.Р.: Каждый день сажусь. Несмотря на то, что я гитарный человек, серьезную песенную музыку пишу только на рояле.

HP: В Вашей семье были еще музыканты?
А.Р.: Нет. Бабушка - недоучившийся музыкант, она, в общем-то, и привила мне любовь к музыке.

HP: Александр Яковлевич, Вы верующий человек?
А.Р.: Я всегда говорю журналистам и повторяю еще раз. Для меня есть три вещи: вера, религия и церковь. Вера обязательна для моего существования. Я глубоко верующий человек. Я верю в Высший Разум, Господь ли это Бог, не знаю. В одном уверен точно, что мы не произошли от обезьяны. Религия для меня - это способ выражения своего Я. Хорошо, когда твоя кровь совпадает с твоей религией.

HP: У Вас совпадает?
А.Р.: Это непростой вопрос. Я человек, воспитанный среди православных людей, в православной стране, в православных дворах. Вы понимаете, что я сейчас имею в виду не религиозность, я родился в коммунистическое время и был председателем районного штаба красных следопытов. Так вот, я воспитан среди русского люда, поэтому об иудаизме говорить весьма сложно. К религии приходят постепенно. Если тебе с молоком мамы не прививали "Отче Наш", то сам к религии идешь очень долго. Я бы сформулировал так: я абсолютно верующий человек, долго идущий к религии. Какая это будет религия, когда я к ней приду, посмотрим. Церковь для меня - это служители религии, благодаря которым я отправляю свой вероисповедальный мотив. Церковь - самое несовершенное, потому что огромное количество служителей занимается не тем, чего я от них хотел бы. Я полностью доверяю только монахам, инокам, живущим где-нибудь на Валааме.

HP: На иврите слово "л-хитпаллель" означает "молиться", у этого слова есть также другое значение: "осудить себя". В иудаизме есть такая полезная практика: начинать каждый день с критического анализа сделанного накануне. Насколько часто Вы проводите подобную "работу над ошибками"?
А.Р.: Я стараюсь это делать постоянно. Мне известны все мои ошибки. Я не психически больной человек. Один из критериев здоровости в психиатрии - присутствие критики к самому себе. Я очень переживаю, когда наношу кому-то обиду, на мой взгляд, это самое страшное. Нередко это происходит случайно. Конечно, каждый день я не стою перед зеркалом и не бью себя бичом по спине. Во мне постоянно присутствует второй человек, не подумайте, это не раздвоение личности, просто меня еще бабушка учила: прежде чем совершить поступок по отношению к кому-то, поставь себя на место того человека. Стараюсь делать это постоянно. Я достаточно тяжело переживаю какие-то несправедливости по отношению и к себе, и к другим.

HP: Чего бы Вы не смогли простить даже самому близкому человеку?
А.Р.: Хамства, наверное. Предательства, в данном случае я не имею в виду измену. Предательства в идеологическом смысле этого слова не прощу никогда!

HP: Сенека говорил: "Нельзя жить приятно, не живя вместе с тем нравственно". Что лично Вы вкладываете в понятие нравственности?
А.Р.: Согласен с великим философом. Нравственность - это умение не мешать жить другим. Ну, вот только что у меня родился афоризм, надо будет записать. У меня есть такая книжечка, в которую я записываю свои умные, как мне кажется, мысли. Хорошо, а! Нравственность - умение не мешать жить другим. Это ведь действительно так. Супер я придумал! Спасибо за вопрос и вам, и Сенеке.

HP: Александр Яковлевич, необходим ли, на Ваш взгляд, творческому человеку постоянный внутренний дискомфорт, чувство неудовлетворенности?
А.Р.: Если у вас есть совесть, то вы постоянно будете ощущать дискомфорт. Даже если у вас дома все хорошо, есть много внешних раздражителей. Если у вас есть совесть, вы всегда будете чем-то не удовлетворены. Я, быть может, и хотел, чтобы этих раздражителей не было, но, увы.

HP: Что для Вас самое ценное в жизни?
А.Р.: Профессионализм. Я говорю это от имени мужчины. Для женщин все-таки главное какое-то личное счастье. Если же у мужика нет работы, то и счастья, соответственно. Это плохо. В моей жизни для меня самое главное работа. Я хочу максимально приблизиться к идеальному уровню профессионализма. Я считаю себя состоявшимся человеком, поэтому я добр и независтлив, так как на зависть у меня даже при желании нет времени. Для мужчины именно это и есть главное.